Обретение ада - Страница 63

Либерал Горбачев разрешил партийному аппарату не делать вид, что они работают и по выходным дням.

Крючков поднял трубку.

— Я вас слушаю.

— Доброе утро, Владимир Александрович, — услышал он характерный резкий голос маршала Ахромеева, военного советника президента.

— Доброе утро, — он знал, что Ахромеев был типичным трудоголиком и выходил на работу даже в выходные дни.

— Я снова беспокою вас по германскому вопросу, — сказал Ахромеев, — мне кажется, нам нужно все-таки более четко зафиксировать наши позиции.

— Вы имеете в виду вывод наших войск, — понял Крючков. Он знал, как серьезно возражал против поспешного вывода маршал Ахромеев, знал, как были недовольны военные. Но Шеварднадзе, бывший тогда министром иностранных дел Советского Союза, давил на военных, кричал, что они всегда были против разрядки, против мирных переговоров. А когда к процессу подключились Горбачев и Яковлев, дисциплинированные генералы дали себя уговорить. Неужели Ахромеев снова вспомнил об этом?

— Мне кажется, — осторожно заметил маршал, — нам нужно переговорить еще раз с Михаилом Сергеевичем. Мы как-то очень туманно обозначили участие будущей Германии в НАТО. Если их войска придвинутся к границам Польши и Чехословакии, то вполне может получиться, что они захотят постепенно принимать в военные структуры НАТО и другие восточноевропейские страны. НАТО может оказаться у самых наших границ. Мне кажется, нам нужно как-то этому противодействовать. Хотя бы закрепить это более четко в наших договорах с немцами.

— Да, конечно, — согласился Крючков. Он уважал маршала, зная его прямой и справедливый характер. Ахромеев был одним из тех, кто наиболее болезненно воспринимал все процессы, проходившие в стране в последние несколько лет. — Я с вами согласен.

— Спасибо, — поблагодарил маршал, — если разрешите, я сошлюсь и на ваше мнение.

— Мы могли бы подготовить подробную справку, — заметил пунктуальный Крючков, — указать там все возможные последствия наших поспешных решений по Германии.

Маршал попрощался и положил трубку. Крючков посмотрел на Леонова.

— Нужно будет подготовить справку и по Германии. Просчитать возможные последствия продвижения НАТО к нашим границам, — глухо сказал он, — Дроздов, кажется, сейчас в Германии. Вы должны были вместе с ним продумать операцию по возвращению Юджина домой.

— Там все в порядке. В Берлин вылетел и полковник Сапин. Он подтверждает, что убийство Валентинова совершено с целью сокрытия документов, имеющихся у нашего резидента. Там большие хищения в Западной группе войск, — ответил Леонов.

— Да, — помрачнел Крючков, — везде одинаково плохо. Лучше продолжим наш разговор. На чем мы остановились?

Леонов достал из кармана лист бумаги.

— Вот данные наших аналитиков, — серьезно сказал он, посмотрев на Крючкова, — в случае, если введение чрезвычайного положения не будет санкционировано самим Горбачевым, подобная попытка имеет довольно большую степень риска. Она может не получить одобрения у людей, особенно в двух центральных городах России. Даже в случае болезни президента.

Он кончил говорить и, подняв голову, уловил быстрый взгляд Крючкова.

— Только в случае болезни президента, — хрипло подтвердил председатель КГБ.

— Мы взяли именно этот вариант, — ответил Леонов, уже понимая, почему его так расспрашивают.

Он собрал документы в папку и сделал движение, словно собирался встать и уйти.

— Может, нам продумать еще один вариант, — вдруг задумчиво, словно для себя, сказал Крючков.

Леонов замер. Повернулся и посмотрел на генерала, которого знал уже не первый год.

— Мы продумаем разные варианты, — сказал он, глядя в глаза Крючкову.

— У меня есть точные данные. Американцы разрабатывают планы ликвидации СССР и КГБ.

— впервые в жизни нарушив собственные принципы и правила, сказал Крючков. И хотя он знал генерала Леонова много лет, он не сказал, откуда и от кого получил эти точные данные. Он и без того сказал слишком много.

Леонов все понял. Он работал в первом главном управлении и вместе с Крючковым получал сведения о вербовке Циклопа. Это был один из самых больших секретов советской разведки. Но даже здесь, в кабинете председателя КГБ, они не стали называть имени агента и его клички. Это было строжайшее табу, и оба генерала знали правила игры.

Леонов знал, что Крючков несколько раз направлял докладные записки в Политбюро, выступал на закрытом заседании Верховного Совета СССР. Но ему не верили. Запущенная антипропагандистская кампания, питаемая к тому же многолетней подспудной ненавистью к КГБ, не позволяла многим депутатам трезво прислушаться к мнению Крючкова. Для многих само имя Крючкова было синонимом мощного карательного аппарата, так долго и безжалостно подавлявшего все возможные попытки свободомыслия. И ему просто не верили, считая, что он, проведя столько лет в КГБ, болен обыкновенной болезнью «шпиономании».

— На всякий случай, — Крючков говорил словно для себя, — сделайте несколько вариантов введения чрезвычайного положения.

Леонов все понял. Поднявшись, он пошел к дверям. Входя, обернулся.

Крючков, сидевший за столом, казался каким-то особенно постаревшим и осунувшимся, словно впервые в жизни совершил акт предательства.

Берлин. 27 января. Восточная зона

Волков поднял с постели двух своих сотрудников, приказав им быть у него в пять часов утра. Он проверил личное оружие. Срочный запрос позволил определить, что Софи Хабер жила одна. Она развелась с мужем четыре года назад, а единственная дочь жила в Лейпциге у бабушки. Фрау Хабер было тридцать девять лет, она была программистом и работала на КГБ уже с тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года.